Название: Линька и кактусы
1-2-3 главы,
на фикбуке ficbook.net/readfic/8679828#part_content
Пэйринг и персонажи: Азирафаэль/Кроули, Кроули/Азирафаэль, ОМП, ОЖП
Рейтинг: NC-17
Размер: 15490 слов
Жанры: Hurt/Comfort, Ангст, Драма, Романтика, Трагикомедия, Флафф, Юмор
Предупреждения: UST, Вымышленная анатомия, Ксенофилия, счастливый финал, кактуцефилия, рейтинг за секс (вероятно наличие сквиков)
Примечание 1: фик может читаться без знания канона, но надо учитывать, что Господь женского рода
Примечание 2: как и Вельзевул с архангелом Михаилом, хотя это и не имеет значения, поскольку обе эти достойные дамы в событиях, описываемых в тексте, участия не принимали
Примечание 3: анатомия и физиология Кроули отличны от человеческих
Примечание 4: присутствует непрописанная в каноне любовь Азирафаэля к кактусам
Примечание 5: говоря о специфическом чувстве юмора Господа, стоит вспомнить хотя бы утконосов, пусть даже эти создания и далеко не самый яркий пример
Другие метки: Дружба, Забота/Поддержка, Первый раз, Фроттаж, Фандомная Битва
читать дальше
Глава 1.
Основная проблема (рейтинг G)
Так уж получилось, что все растения в доме Азирафаэля были кактусами. И он их очень любил.
(ПРИМЕЧАНИЕ *Не то чтобы Азирафаэль изначально так уж обожал кактусы и исключительно кактусы, отдавая именно им предпочтение перед всеми иными видами и родами растений. Но что ему еще оставалось делать, если в его доме любая самая нежная и трепетная фиалка рано или поздно обрастала колючками, и чаще делала это рано, чем поздно?)
(ПРИМЕЧАНИЕ **В редкие минуты не свойственного ангелам уныния Азирафаэль думал, что, наверное, сам во всем виноват и любит их как-то неправильно, и именно эта его неправильная любовь и заставляет их обрастать колючками. Как ни странно, был он в этом не так уж и не прав, хотя и не в том смысле, который предполагал.)
Поливать суккуленты, к великому огорчению Азирафаэля, требовалось довольно редко, пропалывать или пересаживать еще реже, и потому ежедневный ангельский уход сводился к душевным разговорам с такими прекрасными растениями и робким намекам на то, как прекрасно бывает цвести прекрасной бурной весной. Или знойным прекрасным летом. Ну или прекрасной золотой осенью тоже ничуть не менее здорово это бывает. Ладно, зимой тоже очень даже ничего расцвести пышным цветом всем на радость и удивление. Ну или хотя бы другим каким почковательным способом размножиться, согласно великому напутствию Всевышнего, но все-таки лучше бы цветы, они ведь такие…
Нет-нет, вы только не подумайте, не то чтобы Азирафаэль настаивал или, упаси Господь, другим каким способом ущемлял ваши законные кактусиные права и свободу самовыражения по части цветения, но… Но, может быть, вы все-таки в эту сторону немножечко подумаете, а? Хотя бы просто подумаете, это ведь вас ни к чему не обязывает, правда?
(ПРИМЕЧАНИЕ *Пока что все окопавшиеся в его доме колючие недотроги стойко придерживались позиции чайлдфри, но Азирафаэль, как и любой правильный ангел, не терял надежды когда-нибудь все-таки наставить их на путь истинный.)
Новый питомец внушал Азирафаэлю определенные сомнения. Еще раз тщательно осмотрев растение, Азирафаэль поджал губы, но опрыскиватель все-таки отставил: похоже, сегодня ни в поливе, ни в опрыскивании тут никто не нуждался. Да и завтра, наверное, тоже. И, возможно, еще месяца два, ну, может быть, полтора, если погода будет оставаться такой же жаркой и сухой.
Он купил этот цветок только вчера. И мог бы поклясться своими крыльями, что вчера это была орхидея. Нежная, лилово-кремовая изящная львиноголовка с обрезанным почти под самый цветок стеблем, и вся такая трепетная, что Азирафаэль умилился и не смог пройти мимо. Он приобрел ее в киоске у станции метро, подчиняясь минутному душевному порыву (ну и лелея смутную надежду на то, что его кактусы наконец-то поймут, как должен выглядеть порядочный цветок, и если даже не усовестятся, то зацветут хотя бы из низменного чувства зависти и противоречия).
Но надежда на положительный пример одиночки оказалась тщетной. Многочисленное серо-зеленое воинство по-прежнему стояло по полкам недрогнувшими рядами и ощетинивалось во все стороны воинственными копьями игл разнообразных размеров и форм, одинаково острых. А вот сам новичок претерпел ряд существенных изменений: его нежная изящная розово-сиреневая розетка сильно позеленела и словно бы начала сворачиваться обратно в бутон, сделавшись более мясистой и приобретя отчетливое кактусообразие. Кое-где даже успели образоваться тонкие белесые ворсинки, обещая в скором времени закаменеть в прочные острейшие шипы, сулящие много интересных и увлекательных переживаний любому, кто попытается познакомиться с их владельцем поближе. Колбочка с питательным раствором куда-то пропала, а вместо нее бывшая орхидея обзавелась маленьким горшочком с сухой каменистой почвой и крохотным блюдцем под ним (блюдце украшала неизменная трещина).
(ПРИМЕЧАНИЕ *Коллектив еще раз убедительно подтвердил полное бессилие одиночки перед его многочисленной волей, перевоспитав и перекроив его по собственному образу и подобию. Что ж, коллектив в этом был подобен Богу и, наверное, тоже соответствовал Ее непостижимому плану.
ПРИМЕЧАНИЕ **то же касается и трещины на блюдце: большинство кактусов, очевидно, свято уверены, что отсутствие трещины делает блюдце не подходящим под предназначенный для кактуса горшок, и по мере сил стремятся исправить этот недосмотр).
Азирафаэль осторожно погладил кончиком пальца ворсинки, пока еще такие нежные и трогательные. Умилился их мягкости и повернул крохотный горшочек так, чтобы соседи не загораживали ему свет. Вечером надо будет включить дополнительные лампы, кактусы любят свет и жару и очень страдают от лондонского климата, бедняжки. Может, поэтому они такие колючие?
Впрочем, Азирафаэль отлично знал, что кактусы при всей их внешней агрессивности были существами невероятно беззащитными и уязвимыми. Любое повреждение защитной оболочки, любая мельчайшая царапинка на кожице, каковую другой цветок и не заметил бы (в крайнем случае — сбросил бы поврежденный листик и все дела), грозила им иссыханием и смертью, если не вмешается добрая душа и не заклеит поврежденное место (Азирафаэль, конечно же, вмешивался и заклеивал — а потом заодно заклеивал и исколотые пальцы).
Ну и скажите — как их можно было не любить, таких ершистых и таких трогательных в своей беспомощности со всеми своими «не-подходи» колючками?
Конечно же, никак невозможно было их не любить — такими, какие они есть (ну или какими они становились то ли по собственной воле, то ли безропотно выполняя изначальный замысел Всевышнего, пути и замыслы которой, ну вы помните, да?). Ангелы должны любить все живое, вот Азирафаэль и любил их, лишь время от времени виновато посасывая исколотые до крови пальцы и робко напоминая, что колючки, конечно же, штуки весьма важные и очень прогрессивные, тут никто не спорит, но и помимо них в жизни есть немало прекрасного. Ну например… э-э-э… Цветы. А?
Нет, нет, Азирафаэль ни на что не намекает, но все же… Как вы смотрите на цветы? Они ведь прекрасны, разве нет?
(ПРИМЕЧАНИЕ *В подтверждение своих слов Азирафаэль даже распечатал множество ярких постеров с цветущими и счастливыми кактусами и развесил их по всем стенам, свободным от книжных и цветочных полок. Однако кактусы, если и поняли этот прозрачный намек, то ничем этого не выдали).
***
Если бы Кроули спросили, в чем его основная проблема, он бы, наверное, не стал отвечать. Или ответил бы довольно язвительно, что таковых у него нет (особенно если бы спрашивал некий наглый тип с голубыми глазами и белыми крыльями). И соврал бы, как это и положено правильному демону. Он отлично знал свою проблему, основную и вечную. Более того: он был с ней знаком вот уже шесть тысяч лет.
И звали эту проблему Азирафаэль.
После Падения бывшим ангелам пришлось несладко, но почти все они как-то довольно быстро приспособились жить без Божественной Любви: в Аду этот вид энергии оказался недоступен вообще, да и на Земле ее почти что и не было, это вам не Небеса и даже не Эдем. Поначалу падших ломало, как лишенных дозы наркоманов (ПРИМЕЧАНИЕ *некоторые из них даже, по слухам, пытались покончить с собой, хотя и должны были понимать, что без воли на то Всевышнего ничего у них не получится). Потом все как-то привыкли, научились обходиться иными видами питательных энергий и даже гордиться этим.
А Кроули повезло (или не повезло, это уж с какой стороны посмотреть): он встретил Азирафаэля.
Азирафаэль был ангелом, но довольно нетипичным. Начнем с того, что ему нравилось работать на Земле. Нет, самому Кроули тоже нравилось, но тут-то как раз все понятно: Кроули был демоном, а Земля отличалась от Ада не только существенно более мягким климатом, но и тем, что на ней все же можно было отыскать отголоски Божественной Любви (и впитать их по-быстренькому, пока никто не видит, после чего на какое-то время становилось немного легче). Но Азирафаэль-то демоном не был! Он был ангелом, настоящим и вовсе не падшим небесным воином, то есть хоть и подсаженным на Божественную Любовь, как и все они, но и наполненным этой любовью по самые уши. Она из него просто-таки фонтаном била, эта любовь, а в Кроули оставалось еще слишком много от ангела, чтобы он смог не заметить и пройти мимо. И слишком много было уже от демона, чтобы он, заметив и не пройдя мимо, смог удержаться и не воспользоваться.
Это была честная сделка, хоть и неоговоренная. Азирафаэль все равно ведь любил всех подряд, как и положено хорошему ангелу. А Кроули просто время от времени крутился рядом, незаметно получая свою порцию. Ну как незаметно… Ангел наверняка ведь был в курсе, что его немного обирают, не дурак же он! Но делал вид, что ничего не замечает. Значит, ему тоже шел с этой сделки какой-то гешефт, какие-то небесные бонусы, дополнительная энергия в нимб, галочка в отчет или плюсик в карму. Обоюдная выгода, кому от этого плохо? Просто бизнес, ничего личного.
Кроули и сам бы не смог сказать, когда же это перестало быть правдой. Может быть, и с самого начала ею не было, и он просто врал самому себе. Как и положено правильному демону.
Во всяком случае, случилось это задолго до отмененного в последний момент Армагеддона (ПРИМЕЧАНИЕ *хотя, наверное, было бы правильнее именовать неслучившийся Апокалипсис как-то иначе, ведь произошел — вернее, не произошел, — тот довольно далеко от долины реки Мегидо). К тому времени Кроули уже все про себя понимал, хотя это его и не радовало.
А еще к тому времени он уже терял Азирафаэля (вернее, думал, что потерял, бесповоротно и навсегда). И это ощущение ему не понравилось. Очень. И ломка из-за потери источника Божественной Любви тут была совершенно ни при чем, поскольку ощущение это оказалось намного хуже любой ломки.
Так что сейчас Кроули отлично знал, чего он хочет (а главное — чего он не хочет). И хотя совершенно не представлял, как сумеет добиться желаемого (и избежать нежеланного), но был готов приложить к этому все усилия. Впрочем, он уже их прикладывал, ибо нежелаемое подступило слишком близко: именно сейчас опасность навсегда потерять Азирафаэля была как никогда высока. И, как всегда, абсолютно не вовремя…
У Кроули начиналась линька.
Глава 2.
Утро в Сент-Джеймском парке (рейтинг G)
Не то чтобы кактусы были настолько глупы, что не любили Азирафаэля и не понимали или не ценили всей его любви к ним. Это были современные растения, выросшие в мире, пронизанном информационными потоками, и буквально корнями впитавшие еще в раннем росткочестве информацию самого разного свойства вместе с питательным субстратом. Они отлично все понимали и умели оценивать правильно и делать долгосрочные экстраполяции.
Например, о том, что они любимы сейчас — и будут любимы и впредь, что бы они ни делали (или чего бы ни не делали). И они искренне любили и ценили Азирафаэля как раз за то, что в его присутствии им не надо было напрягаться и что-то там из себя изображать. Потому что ангел любит их такими, какие они есть, вместе со всеми их колючками и упорным отрицанием необходимости цвести. И можно не лезть вон из кожицы и оставаться самим собой. То есть кактусом. И никаких цветов!
Ведь взращивание бутона отнимает уйму времени и сил, грозит гормональной перестройкой всего организма, послецветковой депрессией и вообще ужас-ужас-ужас! А если потом еще и (не дай Всевышний!) завяжутся семена… Это так портит цвет кожицы, да и вообще понавылупляется тут, горшок не резиновый!
Нет уж. Нет ничего прекраснее старого доброго бесцветкового статус-кво!
(ПРИМЕЧАНИЕ *Особенно если ты кактус — самая экономически выгодная растительная форма на Земле, и самая долгоживущая, если уж на то пошло. Баобабы — однодневки по сравнению с некоторыми кактусами, к тому же во время строительства Ноева ковчега их чуть ли не под корень извели на бревна, а кактусы не тронули, ну и сами судите — кто был прав?)
Иногда Кроули напоминал Азирафаэлю кактус — такой же колючий и никого не подпускающий близко, так же растопыривший во все стороны иглы язвительного сарказма и шипики едкой иронии. И такой же беспомощный, когда дело касается личной безопасности или комфорта, ну вспомнить хотя бы тот самый первый дождь, в который они попали на эдемской стене, наблюдая, как Адам поражает огненным мечом пустынного льва на глазах восхищенной Евы. Да, дождь тогда был всем в новинку и некоторым даже понравилась идея падающей с неба воды — до того момента, когда эта вода стала падать им на голову и стекать за шиворот. Вот тогда дождь резко перестал казаться красивым и оригинальным нововведением и перешел в разряд напастей, от которых следовало держаться подальше.
До изобретения зонтиков (а тем более тентов) было еще не одно тысячелетие и никто не знал, что делать с этой мокрой пакостью, от которой тяжелеют крылья, а белоснежная тога начинает выглядеть грязной и так противно липнет к телу. Но Азирафаэль ведь догадался поднять крыло (все равно промокло) и сделать из него что-то вроде навеса для них обоих — а Кроули даже и в голову ничего подобного не пришло, хотя крылья у него и у самого были ничуть не хуже!
А сколько их было потом, подобных дождей, как реальных, так и метафорических, когда ангелу снова приходилось распахивать крылья за двоих? И не сосчитать!
Нет, справедливости ради стоит отметить, что Кроули тоже его прикрывал. Помогал творить мелкие, но порой такие полезные чудеса, когда у самого Азирафаэля кончался на них лимит, что существенно снижало уровень комфортности жизни, особенно в Средние века. И оставалось только радоваться, что бюрократию крючкотворы из Небесной Канцелярии оставили исключительно для собственного употребления, посчитав слишком ценным изобретением для внедрения еще и в Преисподней, и потому в аду никто не проверяет отчетов и до сих пор так и не ввели ограничений на количество чудес в квартал.
Нет, грех отрицать, Кроули ему несколько раз сильно помог, в той же Бастилии, например. Или с нацистскими шпионами. Или… да много их было, таких случаев, все и не упомнить. И вообще глупо считаться, кто кого больше прикрывал за эти шесть тысяч лет, и не только от своих, агрессивно настроенных против любого представителя вражеского лагеря, но и от тех, которые как раз вроде бы должны были считаться своими для каждого из них, но почему-то таковыми больше вроде как бы и не являлись. Они двое давно уже были не с этими и не с теми, а словно бы на третьей, своей стороне, стороне, предназначенной только для них двоих.
«На нашей стороне, ангел!» — говорил Кроули, кривя губы в своей вечной полуулыбке, — «На нашей стороне, против всей небесной и адской братии!», а Азирафаэль последнее время если и возмущался в ответ на такие предосудительные высказывания, то лишь для того, чтобы демон начал яростно спорить, повторяя свое утверждение снова и снова. И Азирафаэль в конце концов мог бы с чувством хорошо исполненного долга сдаться под натиском весомых аргументов, перед этим вдоволь наслушавшись про «нашу сторону». Почему-то слушать такое было очень приятно и ничуть не надоедало. Может быть, потому, что Кроули был прав? Или просто потому, что это был Кроули?
Азирафаэль нахмурился и замедлил шаг, идя по дорожке вдоль пруда. Утро было достаточно ранним, чтобы излюбленное место встречи шпионов пустовало (ну разве что пугливо вспорхнул из кустов румынский атташе, но и он, кажется, заглянул сюда вовсе не по политическим делам). Приученные к железному распорядку тайных встреч утки спали, прихваченную для них булку Азирафаэль скрошил голубям — те были птицами недалекими и никак не могли запомнить регламент.
Кроули не оказалось ни под их любимым дубом, ни у ограды, где они тоже довольно часто и словно бы случайно встречались. Даже скамейка на центральной аллее оказалась пуста, а ведь именно на нее Азирафаэль возлагал самые большие надежды.
Они почти никогда не договаривались о встречах заранее, просто как-то так сложилось за последние пять или шесть сотен лет, что каждый из них точно знал, когда другой хочет его видеть. И знал, куда надо идти. И приходил. Вот и все.
Только не в этот раз.
У ангелов (как и у демонов) своеобразные отношения со временем, и за сегодняшнее утро Азирафаэль успел проверить все четыре тысячи триста двадцать шесть мест, в которых они с Кроули встречались хотя бы несколько раз («Все, что повторяется больше двух раз, уже можно считать доброй традицией, правда, ангел?»). Оставалось только одна, если выражаться столь любимым Кроули современным сленгом, локация, где ангел еще не был, и сейчас он как раз раздумывал над возможностью наведаться и туда. Останавливало его только одно: по негласному уговору именно туда ангел никогда не приходил без приглашения (да что там, если честно, так вообще ни разу не приходил), потому что этой локацией была квартира Кроули.
Азирафаэль пнул лежавший на дорожке камушек. И смотрел, как тот сначала покатился довольно медленно, потом все быстрее, и, наконец, запрыгал, словно мячик для сквоша. Последний прыжок закончился в урне. Азирафаэль удовлетворенно улыбнулся было, но почти сразу снова нахмурился.
Кроули последнее время был сам не свой, нервный какой-то и дерганный, язвил и ехидничал вчетверо больше обычного. Вздрагивал настороженно, оборачивался на каждый шорох. Словно бы ждал чего-то, но на все попытки Азирафаэля узнать, что случилось, только рычал и шипел, как он это умеет. Кроули явно что-то скрывал.
(ПРИМЕЧАНИЕ *Нет, не настолько явно, конечно, чтобы заметил кто-нибудь посторонний, но Азирафаэль слишком долго знал этого конкретного демона, чтобы проглядеть признаки надвигающегося шторма в маленьком крохотном белом облачке у самого горизонта. Чуть более резкий тон, вздернутая не вовремя бровь, лишняя гримаса, нервно стиснутые пальцы — ангел видел все это и не волноваться не мог. Что-то происходило, а он был не в курсе, а значит, не мог защитить. Ни себя, ни Кроули. А демон отказывался признаваться, словно последний… ну, демон, да.)
Вот вчера вечером, например, когда изнывающий от неизвестности Азирафаэль позвонил и предложил встретиться и поболтать за бокальчиком славного винца, раздобытого как раз по случаю, Кроули отказался под предлогом плохого самочувствия. Ничего получше придумать не мог! Плохое самочувствие, видите ли. Это у демона-то! Словно Азирафаэль не знает, что плохо себя чувствовать демон может только лишь по собственной воле — ну или если очень уж сильно разозлит кого-то из непосредственного руководства, но тогда да, тогда это может быть очень серьезно.
Разумеется, после такого ответа Азирафаэль встревожился пуще прежнего и предложил немедленно зайти и помочь, если нужно. Просто помочь!
И нарвался на отказ, причем в довольно грубой форме. Кроули на него чуть ли не рявкнул, да что там, безо всякого чуть ли, именно что рявкнул!
Нет, потом он, конечно же, извинялся... ну или что-то типа того, в своей обычной манере. Виноватым тоном бурчал в трубку что-то в том смысле, что ангелы задолбали, и еще что-то про китов, у которых огромные мозги, но совсем нет рук, и что пить он не может… ну, в смысле, больше уже не может… не сегодня, ему и так уже... того. И даже согласился на ужин в Ритце завтра вечером — то есть уже сегодня, — но чтобы не очень поздно, у него вечером какие-то там дела. Азирафаэль сделал вид, что успокоился и поверил, — он очень рассчитывал на Ритц.
И вновь пожалел об упущенной возможности, причем упущенной так глупо. В который уже раз пожалел…
Надо было соглашаться, когда Кроули предложил жить вместе.
Нет, конечно, не в том смысле, чтобы жить в смысле… ну, жить, такого демон, конечно же, не подразумевал и подразумевать не мог, ему бы и в голову ничего подобного не пришло, и слава Всевышнему, что он ничего не подозревает. Просто чисто по-дружески, как добрые соседи. И предлог-то был такой великолепный, что лучше и не придумаешь: у Азирафаэля как раз сгорел магазин вместе с расположенной над ним квартиркой, так что жить ему, по сути, действительно было негде. А потом, к тому времени, когда магазинчик вернулся из небытия в целости и сохранности (как вернулось всё и все, погибшие в ту субботу), Азирафаэль мог бы уже больше суток как жить на квартире у Кроули. Это стало бы фактом и, возможно, традицией. И, может быть, Кроули не стал бы настаивать на немедленном обратном переселении.
А живя рядом с Кроули, было бы куда проще контролировать ситуацию. И помочь, если вдруг что...
Может быть, все-таки плюнуть на приличия и заявиться к нему незванным? Переместиться прямо в гостиную, без дурацких звонков и стучания в дверь, помочь, если ему действительно плохо… А если это были лишь отговорки — зажать под фикусом и вытрясти правду.
И получить в ответ как вчера: «Отвали, ангел!»
Азирафаэль поежился. Вздохнул. Вроде бы не ругательства и даже не такие уж и обидные в целом слова. Только вот тон, которым они были сказаны…
Ладно. В конце концов, двенадцать часов — это всего лишь жалкие двенадцать часов, Азирафаэль ждал и дольше. Кроули согласился прийти на ужин, это уже не мало. Ужин в Ритце, сегодня в пять.
Что ж, вот там Азирафаэль прижмет его если не к стенке, то к столику и заставит объяснить, что происходит.
глава 3.
Чертова линька! ( рейтинг NC-17)
Чертова линька!
Кроули застонал, яростно дергая себя за член и впиваясь зубами в угол подушки, чтобы не орать совсем уж в голос. Содрогнулся в последней судороге сухого оргазма (опять сухого!) и часто-часто задышал, балансируя на грани обморока. Едкие злые слезы щекотали виски и переносицу. Кроули терся лицом о подушку и давил в нее стоны — не только из-за слез, но и потому, что не тереться уже не мог. Чем угодно. Обо что угодно.
Линька, чтоб ее.
Днем было почти терпимо, Кроули даже рисковал выходить по делам. Ну или просто так выходить, чтобы не чувствовать себя в клетке. Разве что раздражительность и вспыльчивость сильно возросли, но тут уж не его проблемы, кто не спрятался — Кроули не виноват. Хорошо, что линьки бывают так редко, с прошлой он уже даже успел подзабыть, как это мерзко. Плохо, что эта линька, похоже, решила побить рекорд и оказаться на порядок паршивее всех прошлых.
Сильнее всего накрывало под утро…
Ничего. Это ненадолго. Неделя или две — а потом отпустит и все потихоньку придет в норму. И снова можно будет облегчать себе жизнь колдовством — во время линьки эти умения сходят на нет, как и прочие чувства и способности, возвращаясь к базовым человеческим, ничтожным до слез. Но самое паршивое в линьке даже не это, а мучительный зуд и нестерпимое желание потереться — сразу всем телом и обо что угодно, что-нибудь, неважно. А лучше — чтобы это «что-нибудь» было живым и горячим…
Когда Кроули, постанывая от наслаждения, ерзал лопатками и ягодицами по простыне — ему хотелось выть от невозможности одновременно тереться о постель еще и грудью, и животом, и возбужденным членом. И коленями. И боковыми поверхностями бедер. И внутренними их поверхностями тоже. Пятками. Подмышками. Всем. Поэтому он елозил и крутился, словно был червяком на сковородке (ПРИМЕЧАНИЕ *ну или словно оставался самим собой, а вот суперсовременный матрас под ним был набит освященной землей прямо из-под церкви, что по ощущениям было куда ближе и мучительнее какой-то там глупой сковородки). Он метался по кровати, залитой слезами, соплями, потом и смазкой (но не спермой, дьявол ее забери, до сих пор так и ни капли!), изнемогающий от невозможности и противоречивых желаний, с зажатым в кулаке каменным стояком и звенящими от напряжения яйцами, то закручиваясь в одеяло, словно в тугой кокон, то снова из него выворачиваясь. Неизменным оставался только край жесткого тканевого покрывала, скрученный в жгут и намертво зажатый между плотно стиснутыми бедрами. И еще то, что кончить по-настоящему Кроули не удавалось никак.
Мышцы живота крутило уже непрерывно, по позвоночнику волнами скатывались огненные мурашки, стекали между ягодиц и по бокам, настойчивыми ручейками устремляясь прямо в окаменевшие яйца, пальцы на члене непроизвольно ускоряли движение в безуспешных попытках приблизить вожделенный выплеск, но по тупой тянущей боли в мошонке Кроули понимал уже, что и этот оргазм тоже, скорее всего, будет сухим.
И мысль о ванне со святой водой с каждым таким обломным недооргазмом казалась все менее пугающей. И еще одна мысль, возникающая всегда, стоило ему подумать о чем-то святом, да и вообще стоило ему о чем-то подумать...
Кроули знал как минимум два действенных способа сильно облегчить себе жизнь во время линьки — но оба полагал неприемлемыми, хотя и в разной степени и по разным причинам. Впрочем, причины только казались разными на поверхностный взгляд: и в том и в другом случае от Кроули требовалось пойти на уступки и потерять часть себя.
Кроули был демоном и знал об уступках все. А потому искренне их ненавидел — во всяком случае, в применении к себе самому. Уступка не похожа на кошку, что гуляет сама по себе и ходит, где хочет, в гордом одиночестве. Уступки — животные стайные. Сделаешь одну — и тут же придется делать вторую, третью, десятую, отказываясь от себя по кусочку, вроде бы и по маленькому, но снова и снова. Сотня-другая крохотных вроде уступочек — и что тогда останется от Кроули?
В змеиной форме линька переносилась намного легче, и соблазн был велик. Но столь же велик был и риск после такой линьки окончательно потерять ту часть Кроули, что отвечала за сохранение человеческого тела. Линька ведь в том числе еще и закрепляет форму и содержание, переживешь ее в виде змея — и можешь уже просто не захотеть принимать человеческий образ даже на время. И перестанешь понимать, почему это было так важно для тебя раньше.
Большинство демонов не видят в этом ничего ужасного. Все они давно прошли через подобные линьки, причем неоднократно, окончательно растеряв те крохи человеческого, что, возможно, присутствовали в них изначально по неисповедимому замыслу Всевышнего.
Но Кроули был нетипичным демоном. Он слишком долго жил среди людей. Достаточно долго для того, чтобы человеческая часть его личности стала иметь значение — хотя бы в его собственных глазах. Он не хотел ее терять.
Нет, не так — он не собирался ее терять.
Не собирался становиться похожим на всех прочих демонов из-за глупой минутной слабости. Ладно, пусть не минутной. Но все равно — глупой. И все равно — слабости.
И дохнуть он тоже не собирался.
И он даже был благодарен несчастному развоплощенному Лигуру за то, что всю святую воду пришлось потратить на него и в тайном сейфе больше не стояло страшного термоса. Так было как-то… спокойнее.
Так что первая возможность была точно не вариантом. Вторая же… Вторая существенно ущемляла разве что гордость и под утро становилась все более привлекательной.
Никто ведь никогда не узнает… Ну же…
Нет.
Кроули рывком перевернулся на спину и уперся подошвами согнутых ног в матрас. Стиснутые колени ныли от напряжения, воспаленная кожа промежности ощущала каждую ворсинку и складочку прижатого к ней покрывального жгута и молила, жаждала, требовала усилить это давление, дернуть за торчащий вперед угол и протащить скрученный жгут между по-прежнему крепко сжатых бедер, чтобы наконец…
Кроули рвано вздохнул, закусил губу и заерзал спиной по кровати, но покрывала не тронул.
Хуже всего был внутренний зуд там, где никак не почесаться и не потереть. Внутри. Пусть и не очень глубоко, но совершенно недосягаемо.
Вот и сейчас щекотная капля медленно пробиралась по уретре от основания члена к кончику — и делала это так издевательски неспешно, словно ее учителями были лучшие мастера девятого круга. Кроули застонал, извиваясь всем телом, словно нанизанный на эту каплю, ставшую центром его мироздания. Теряя остатки самоконтроля и изнемогая от невозможности ускорить процесс, он задергал бедрами, завертел головой по подушке и сжал член в кулаке, пытаясь поскорее выдавить неторопливую каплю. Если бы мог, он бы его наизнанку вывернул, и сам бы вывернулся, только бы… На каплю, впрочем, это не произвело ни малейшего впечатления – она прожигала себе путь наружу с прежней сводящей с ума неторопливостью.
Кроули взмок и тяжело дышал. Каждое движение пальцев отдавалось в яйцах тягучей болью на грани удовольствия, и боли с каждым рывком туда-обратно становилось все больше, но не дрочить он уже просто не мог, как и не мог лежать неподвижно.
Когда капля наконец выдавилась — Кроули снова облился потом и почувствовал себя курицей, после долгих мучений таки снесшей яйцо. Но ни малейшего облегчения не испытал. Бедра ныли, все тело ломило, член горел, болезненно отзываясь на любое прикосновение, яйца грозили лопнуть, перед глазами все плыло и мутилось.
Смазка. Всего лишь чертова предъэякуляторная смазка. Опять.
Кроули судорожно то ли вздохнул, то ли всхлипнул.
И сдался.
В конце концов, это всего лишь крохотная уступочка. Совсем-совсем крохотная, а легче станет сразу и намного...
С трудом расцепил сведенные судорогой пальцы. Отвел руку в сторону. Зажмурился плотно-плотно, морщась и кривя губы.
И представил, как его перевозбужденного члена касается чужая рука — легко, невесомо, словно перышком гладит. Такие прохладные пальцы, несущие облегчение, такие гладкие, такие приятные, такие… белые.
Член отозвался мгновенно. Да что там — отозвалось все тело, сотрясаясь крупной сладкой дрожью. А чужие пальцы меж тем ласкали головку, мягко, прохладно и нежно, снимая боль, жжение и мучительный зуд. Напряжение не ослабло, но перестало быть таким нестерпимо безнадежным, сделавшись предвкушающим и почти приятным.
По вискам бежали горячие капли, дыхание прерывалось. Кроули зажмурился еще плотнее, до красных кругов под веками, представляя, как чужие (белые!) ладони, теперь уже обе, мягко и повелительно скользят вниз по члену, к его основанию — а навстречу им изнутри уже поднималась распирающая волна, острая, щекотная, жгучая, неудержимая...
Пик приближался стремительно, Кроули взмыл на этой волне, захлебнувшись собственным криком.
— А-а-а-с-с-с…
Ему все-таки удалось взвыть бессвязно, хотя предательские губы так и пытались вытолкнуть имя.
Вместо этого Кроули сдался еще раз (ПРИМЕЧАНИЕ *что мы там ранее говорили об уступках, помните?) — нашарил противоположные концы покрывального жгута и рванул их обеими руками, на себя и вперед, вверх, продирая между стиснутых бедер и представляя, как по его промежности, преодолевая сопротивление, с усилием проходит плечо крыла, покрытого пушистыми белыми перьями, такое мягкое и такое восхитительно твердое. Неудержимое. Проходит уже не невесомой лаской, а с нажимом, сильно и грубо, именно так, как надо, доводя наслаждение почти до боли и мешая боль с наслаждением. А несколько перьев, словно пальцы, понятливо находят самое нужное место, самое чувствительное, больше всего требующее к себе внимания, и давят прямо туда, ох, да… вят…
Кроули вскинул бедра, сильнее вжимаясь чувствительным местом в изгиб ангельского крыла, выгнулся, ерзнул — и наконец-то выплеснулся по-настоящему, горячо и обильно, обрызгав бедра, руки, живот. Кажется, даже и на подушку попало.
Судороги острейшего наслаждения еще какое-то время выкручивали безвольное тело, превратившееся в растекшийся по кровати кисель. Кроули не сопротивлялся им, только дышал и вздрагивал. Дрожь потихоньку стихала, жжение под кожей снизилось до умеренного и вполне терпимого. Появилась надежда, что на сегодня все закончилось и по-новой его накроет только после полуночи. От облегчения сразу же захотелось спать.
Теперь, когда сухостойная пытка осталась в прошлом, выглядела она не такой уж и невыносимой. К ней вполне можно было отнестись с определенной долей иронии. И Кроули обязательно именно так и отнесется — как только слегка отлежится, придет в себя и поспит.
Уже засыпая, Кроули скривил в улыбке ноющие искусанные губы. Что ж, он мог собой гордиться: как они ни пытались, но выстонать ненужное имя Кроули им так и не позволил — и это давало возможность сохранить остатки самоуважения, изрядно потрепанные чертовой линькой.
иллюстрация к главе от Анны Матвеевой
"Ангел мой..."
1-2-3 главы,
на фикбуке ficbook.net/readfic/8679828#part_content
Пэйринг и персонажи: Азирафаэль/Кроули, Кроули/Азирафаэль, ОМП, ОЖП
Рейтинг: NC-17
Размер: 15490 слов
Жанры: Hurt/Comfort, Ангст, Драма, Романтика, Трагикомедия, Флафф, Юмор
Предупреждения: UST, Вымышленная анатомия, Ксенофилия, счастливый финал, кактуцефилия, рейтинг за секс (вероятно наличие сквиков)
Примечание 1: фик может читаться без знания канона, но надо учитывать, что Господь женского рода
Примечание 2: как и Вельзевул с архангелом Михаилом, хотя это и не имеет значения, поскольку обе эти достойные дамы в событиях, описываемых в тексте, участия не принимали
Примечание 3: анатомия и физиология Кроули отличны от человеческих
Примечание 4: присутствует непрописанная в каноне любовь Азирафаэля к кактусам
Примечание 5: говоря о специфическом чувстве юмора Господа, стоит вспомнить хотя бы утконосов, пусть даже эти создания и далеко не самый яркий пример
Другие метки: Дружба, Забота/Поддержка, Первый раз, Фроттаж, Фандомная Битва
читать дальше
Глава 1.
Основная проблема (рейтинг G)
Так уж получилось, что все растения в доме Азирафаэля были кактусами. И он их очень любил.
(ПРИМЕЧАНИЕ *Не то чтобы Азирафаэль изначально так уж обожал кактусы и исключительно кактусы, отдавая именно им предпочтение перед всеми иными видами и родами растений. Но что ему еще оставалось делать, если в его доме любая самая нежная и трепетная фиалка рано или поздно обрастала колючками, и чаще делала это рано, чем поздно?)
(ПРИМЕЧАНИЕ **В редкие минуты не свойственного ангелам уныния Азирафаэль думал, что, наверное, сам во всем виноват и любит их как-то неправильно, и именно эта его неправильная любовь и заставляет их обрастать колючками. Как ни странно, был он в этом не так уж и не прав, хотя и не в том смысле, который предполагал.)
Поливать суккуленты, к великому огорчению Азирафаэля, требовалось довольно редко, пропалывать или пересаживать еще реже, и потому ежедневный ангельский уход сводился к душевным разговорам с такими прекрасными растениями и робким намекам на то, как прекрасно бывает цвести прекрасной бурной весной. Или знойным прекрасным летом. Ну или прекрасной золотой осенью тоже ничуть не менее здорово это бывает. Ладно, зимой тоже очень даже ничего расцвести пышным цветом всем на радость и удивление. Ну или хотя бы другим каким почковательным способом размножиться, согласно великому напутствию Всевышнего, но все-таки лучше бы цветы, они ведь такие…
Нет-нет, вы только не подумайте, не то чтобы Азирафаэль настаивал или, упаси Господь, другим каким способом ущемлял ваши законные кактусиные права и свободу самовыражения по части цветения, но… Но, может быть, вы все-таки в эту сторону немножечко подумаете, а? Хотя бы просто подумаете, это ведь вас ни к чему не обязывает, правда?
(ПРИМЕЧАНИЕ *Пока что все окопавшиеся в его доме колючие недотроги стойко придерживались позиции чайлдфри, но Азирафаэль, как и любой правильный ангел, не терял надежды когда-нибудь все-таки наставить их на путь истинный.)
Новый питомец внушал Азирафаэлю определенные сомнения. Еще раз тщательно осмотрев растение, Азирафаэль поджал губы, но опрыскиватель все-таки отставил: похоже, сегодня ни в поливе, ни в опрыскивании тут никто не нуждался. Да и завтра, наверное, тоже. И, возможно, еще месяца два, ну, может быть, полтора, если погода будет оставаться такой же жаркой и сухой.
Он купил этот цветок только вчера. И мог бы поклясться своими крыльями, что вчера это была орхидея. Нежная, лилово-кремовая изящная львиноголовка с обрезанным почти под самый цветок стеблем, и вся такая трепетная, что Азирафаэль умилился и не смог пройти мимо. Он приобрел ее в киоске у станции метро, подчиняясь минутному душевному порыву (ну и лелея смутную надежду на то, что его кактусы наконец-то поймут, как должен выглядеть порядочный цветок, и если даже не усовестятся, то зацветут хотя бы из низменного чувства зависти и противоречия).
Но надежда на положительный пример одиночки оказалась тщетной. Многочисленное серо-зеленое воинство по-прежнему стояло по полкам недрогнувшими рядами и ощетинивалось во все стороны воинственными копьями игл разнообразных размеров и форм, одинаково острых. А вот сам новичок претерпел ряд существенных изменений: его нежная изящная розово-сиреневая розетка сильно позеленела и словно бы начала сворачиваться обратно в бутон, сделавшись более мясистой и приобретя отчетливое кактусообразие. Кое-где даже успели образоваться тонкие белесые ворсинки, обещая в скором времени закаменеть в прочные острейшие шипы, сулящие много интересных и увлекательных переживаний любому, кто попытается познакомиться с их владельцем поближе. Колбочка с питательным раствором куда-то пропала, а вместо нее бывшая орхидея обзавелась маленьким горшочком с сухой каменистой почвой и крохотным блюдцем под ним (блюдце украшала неизменная трещина).
(ПРИМЕЧАНИЕ *Коллектив еще раз убедительно подтвердил полное бессилие одиночки перед его многочисленной волей, перевоспитав и перекроив его по собственному образу и подобию. Что ж, коллектив в этом был подобен Богу и, наверное, тоже соответствовал Ее непостижимому плану.
ПРИМЕЧАНИЕ **то же касается и трещины на блюдце: большинство кактусов, очевидно, свято уверены, что отсутствие трещины делает блюдце не подходящим под предназначенный для кактуса горшок, и по мере сил стремятся исправить этот недосмотр).
Азирафаэль осторожно погладил кончиком пальца ворсинки, пока еще такие нежные и трогательные. Умилился их мягкости и повернул крохотный горшочек так, чтобы соседи не загораживали ему свет. Вечером надо будет включить дополнительные лампы, кактусы любят свет и жару и очень страдают от лондонского климата, бедняжки. Может, поэтому они такие колючие?
Впрочем, Азирафаэль отлично знал, что кактусы при всей их внешней агрессивности были существами невероятно беззащитными и уязвимыми. Любое повреждение защитной оболочки, любая мельчайшая царапинка на кожице, каковую другой цветок и не заметил бы (в крайнем случае — сбросил бы поврежденный листик и все дела), грозила им иссыханием и смертью, если не вмешается добрая душа и не заклеит поврежденное место (Азирафаэль, конечно же, вмешивался и заклеивал — а потом заодно заклеивал и исколотые пальцы).
Ну и скажите — как их можно было не любить, таких ершистых и таких трогательных в своей беспомощности со всеми своими «не-подходи» колючками?
Конечно же, никак невозможно было их не любить — такими, какие они есть (ну или какими они становились то ли по собственной воле, то ли безропотно выполняя изначальный замысел Всевышнего, пути и замыслы которой, ну вы помните, да?). Ангелы должны любить все живое, вот Азирафаэль и любил их, лишь время от времени виновато посасывая исколотые до крови пальцы и робко напоминая, что колючки, конечно же, штуки весьма важные и очень прогрессивные, тут никто не спорит, но и помимо них в жизни есть немало прекрасного. Ну например… э-э-э… Цветы. А?
Нет, нет, Азирафаэль ни на что не намекает, но все же… Как вы смотрите на цветы? Они ведь прекрасны, разве нет?
(ПРИМЕЧАНИЕ *В подтверждение своих слов Азирафаэль даже распечатал множество ярких постеров с цветущими и счастливыми кактусами и развесил их по всем стенам, свободным от книжных и цветочных полок. Однако кактусы, если и поняли этот прозрачный намек, то ничем этого не выдали).
***
Если бы Кроули спросили, в чем его основная проблема, он бы, наверное, не стал отвечать. Или ответил бы довольно язвительно, что таковых у него нет (особенно если бы спрашивал некий наглый тип с голубыми глазами и белыми крыльями). И соврал бы, как это и положено правильному демону. Он отлично знал свою проблему, основную и вечную. Более того: он был с ней знаком вот уже шесть тысяч лет.
И звали эту проблему Азирафаэль.
После Падения бывшим ангелам пришлось несладко, но почти все они как-то довольно быстро приспособились жить без Божественной Любви: в Аду этот вид энергии оказался недоступен вообще, да и на Земле ее почти что и не было, это вам не Небеса и даже не Эдем. Поначалу падших ломало, как лишенных дозы наркоманов (ПРИМЕЧАНИЕ *некоторые из них даже, по слухам, пытались покончить с собой, хотя и должны были понимать, что без воли на то Всевышнего ничего у них не получится). Потом все как-то привыкли, научились обходиться иными видами питательных энергий и даже гордиться этим.
А Кроули повезло (или не повезло, это уж с какой стороны посмотреть): он встретил Азирафаэля.
Азирафаэль был ангелом, но довольно нетипичным. Начнем с того, что ему нравилось работать на Земле. Нет, самому Кроули тоже нравилось, но тут-то как раз все понятно: Кроули был демоном, а Земля отличалась от Ада не только существенно более мягким климатом, но и тем, что на ней все же можно было отыскать отголоски Божественной Любви (и впитать их по-быстренькому, пока никто не видит, после чего на какое-то время становилось немного легче). Но Азирафаэль-то демоном не был! Он был ангелом, настоящим и вовсе не падшим небесным воином, то есть хоть и подсаженным на Божественную Любовь, как и все они, но и наполненным этой любовью по самые уши. Она из него просто-таки фонтаном била, эта любовь, а в Кроули оставалось еще слишком много от ангела, чтобы он смог не заметить и пройти мимо. И слишком много было уже от демона, чтобы он, заметив и не пройдя мимо, смог удержаться и не воспользоваться.
Это была честная сделка, хоть и неоговоренная. Азирафаэль все равно ведь любил всех подряд, как и положено хорошему ангелу. А Кроули просто время от времени крутился рядом, незаметно получая свою порцию. Ну как незаметно… Ангел наверняка ведь был в курсе, что его немного обирают, не дурак же он! Но делал вид, что ничего не замечает. Значит, ему тоже шел с этой сделки какой-то гешефт, какие-то небесные бонусы, дополнительная энергия в нимб, галочка в отчет или плюсик в карму. Обоюдная выгода, кому от этого плохо? Просто бизнес, ничего личного.
Кроули и сам бы не смог сказать, когда же это перестало быть правдой. Может быть, и с самого начала ею не было, и он просто врал самому себе. Как и положено правильному демону.
Во всяком случае, случилось это задолго до отмененного в последний момент Армагеддона (ПРИМЕЧАНИЕ *хотя, наверное, было бы правильнее именовать неслучившийся Апокалипсис как-то иначе, ведь произошел — вернее, не произошел, — тот довольно далеко от долины реки Мегидо). К тому времени Кроули уже все про себя понимал, хотя это его и не радовало.
А еще к тому времени он уже терял Азирафаэля (вернее, думал, что потерял, бесповоротно и навсегда). И это ощущение ему не понравилось. Очень. И ломка из-за потери источника Божественной Любви тут была совершенно ни при чем, поскольку ощущение это оказалось намного хуже любой ломки.
Так что сейчас Кроули отлично знал, чего он хочет (а главное — чего он не хочет). И хотя совершенно не представлял, как сумеет добиться желаемого (и избежать нежеланного), но был готов приложить к этому все усилия. Впрочем, он уже их прикладывал, ибо нежелаемое подступило слишком близко: именно сейчас опасность навсегда потерять Азирафаэля была как никогда высока. И, как всегда, абсолютно не вовремя…
У Кроули начиналась линька.
Глава 2.
Утро в Сент-Джеймском парке (рейтинг G)
Не то чтобы кактусы были настолько глупы, что не любили Азирафаэля и не понимали или не ценили всей его любви к ним. Это были современные растения, выросшие в мире, пронизанном информационными потоками, и буквально корнями впитавшие еще в раннем росткочестве информацию самого разного свойства вместе с питательным субстратом. Они отлично все понимали и умели оценивать правильно и делать долгосрочные экстраполяции.
Например, о том, что они любимы сейчас — и будут любимы и впредь, что бы они ни делали (или чего бы ни не делали). И они искренне любили и ценили Азирафаэля как раз за то, что в его присутствии им не надо было напрягаться и что-то там из себя изображать. Потому что ангел любит их такими, какие они есть, вместе со всеми их колючками и упорным отрицанием необходимости цвести. И можно не лезть вон из кожицы и оставаться самим собой. То есть кактусом. И никаких цветов!
Ведь взращивание бутона отнимает уйму времени и сил, грозит гормональной перестройкой всего организма, послецветковой депрессией и вообще ужас-ужас-ужас! А если потом еще и (не дай Всевышний!) завяжутся семена… Это так портит цвет кожицы, да и вообще понавылупляется тут, горшок не резиновый!
Нет уж. Нет ничего прекраснее старого доброго бесцветкового статус-кво!
(ПРИМЕЧАНИЕ *Особенно если ты кактус — самая экономически выгодная растительная форма на Земле, и самая долгоживущая, если уж на то пошло. Баобабы — однодневки по сравнению с некоторыми кактусами, к тому же во время строительства Ноева ковчега их чуть ли не под корень извели на бревна, а кактусы не тронули, ну и сами судите — кто был прав?)
Иногда Кроули напоминал Азирафаэлю кактус — такой же колючий и никого не подпускающий близко, так же растопыривший во все стороны иглы язвительного сарказма и шипики едкой иронии. И такой же беспомощный, когда дело касается личной безопасности или комфорта, ну вспомнить хотя бы тот самый первый дождь, в который они попали на эдемской стене, наблюдая, как Адам поражает огненным мечом пустынного льва на глазах восхищенной Евы. Да, дождь тогда был всем в новинку и некоторым даже понравилась идея падающей с неба воды — до того момента, когда эта вода стала падать им на голову и стекать за шиворот. Вот тогда дождь резко перестал казаться красивым и оригинальным нововведением и перешел в разряд напастей, от которых следовало держаться подальше.
До изобретения зонтиков (а тем более тентов) было еще не одно тысячелетие и никто не знал, что делать с этой мокрой пакостью, от которой тяжелеют крылья, а белоснежная тога начинает выглядеть грязной и так противно липнет к телу. Но Азирафаэль ведь догадался поднять крыло (все равно промокло) и сделать из него что-то вроде навеса для них обоих — а Кроули даже и в голову ничего подобного не пришло, хотя крылья у него и у самого были ничуть не хуже!
А сколько их было потом, подобных дождей, как реальных, так и метафорических, когда ангелу снова приходилось распахивать крылья за двоих? И не сосчитать!
Нет, справедливости ради стоит отметить, что Кроули тоже его прикрывал. Помогал творить мелкие, но порой такие полезные чудеса, когда у самого Азирафаэля кончался на них лимит, что существенно снижало уровень комфортности жизни, особенно в Средние века. И оставалось только радоваться, что бюрократию крючкотворы из Небесной Канцелярии оставили исключительно для собственного употребления, посчитав слишком ценным изобретением для внедрения еще и в Преисподней, и потому в аду никто не проверяет отчетов и до сих пор так и не ввели ограничений на количество чудес в квартал.
Нет, грех отрицать, Кроули ему несколько раз сильно помог, в той же Бастилии, например. Или с нацистскими шпионами. Или… да много их было, таких случаев, все и не упомнить. И вообще глупо считаться, кто кого больше прикрывал за эти шесть тысяч лет, и не только от своих, агрессивно настроенных против любого представителя вражеского лагеря, но и от тех, которые как раз вроде бы должны были считаться своими для каждого из них, но почему-то таковыми больше вроде как бы и не являлись. Они двое давно уже были не с этими и не с теми, а словно бы на третьей, своей стороне, стороне, предназначенной только для них двоих.
«На нашей стороне, ангел!» — говорил Кроули, кривя губы в своей вечной полуулыбке, — «На нашей стороне, против всей небесной и адской братии!», а Азирафаэль последнее время если и возмущался в ответ на такие предосудительные высказывания, то лишь для того, чтобы демон начал яростно спорить, повторяя свое утверждение снова и снова. И Азирафаэль в конце концов мог бы с чувством хорошо исполненного долга сдаться под натиском весомых аргументов, перед этим вдоволь наслушавшись про «нашу сторону». Почему-то слушать такое было очень приятно и ничуть не надоедало. Может быть, потому, что Кроули был прав? Или просто потому, что это был Кроули?
Азирафаэль нахмурился и замедлил шаг, идя по дорожке вдоль пруда. Утро было достаточно ранним, чтобы излюбленное место встречи шпионов пустовало (ну разве что пугливо вспорхнул из кустов румынский атташе, но и он, кажется, заглянул сюда вовсе не по политическим делам). Приученные к железному распорядку тайных встреч утки спали, прихваченную для них булку Азирафаэль скрошил голубям — те были птицами недалекими и никак не могли запомнить регламент.
Кроули не оказалось ни под их любимым дубом, ни у ограды, где они тоже довольно часто и словно бы случайно встречались. Даже скамейка на центральной аллее оказалась пуста, а ведь именно на нее Азирафаэль возлагал самые большие надежды.
Они почти никогда не договаривались о встречах заранее, просто как-то так сложилось за последние пять или шесть сотен лет, что каждый из них точно знал, когда другой хочет его видеть. И знал, куда надо идти. И приходил. Вот и все.
Только не в этот раз.
У ангелов (как и у демонов) своеобразные отношения со временем, и за сегодняшнее утро Азирафаэль успел проверить все четыре тысячи триста двадцать шесть мест, в которых они с Кроули встречались хотя бы несколько раз («Все, что повторяется больше двух раз, уже можно считать доброй традицией, правда, ангел?»). Оставалось только одна, если выражаться столь любимым Кроули современным сленгом, локация, где ангел еще не был, и сейчас он как раз раздумывал над возможностью наведаться и туда. Останавливало его только одно: по негласному уговору именно туда ангел никогда не приходил без приглашения (да что там, если честно, так вообще ни разу не приходил), потому что этой локацией была квартира Кроули.
Азирафаэль пнул лежавший на дорожке камушек. И смотрел, как тот сначала покатился довольно медленно, потом все быстрее, и, наконец, запрыгал, словно мячик для сквоша. Последний прыжок закончился в урне. Азирафаэль удовлетворенно улыбнулся было, но почти сразу снова нахмурился.
Кроули последнее время был сам не свой, нервный какой-то и дерганный, язвил и ехидничал вчетверо больше обычного. Вздрагивал настороженно, оборачивался на каждый шорох. Словно бы ждал чего-то, но на все попытки Азирафаэля узнать, что случилось, только рычал и шипел, как он это умеет. Кроули явно что-то скрывал.
(ПРИМЕЧАНИЕ *Нет, не настолько явно, конечно, чтобы заметил кто-нибудь посторонний, но Азирафаэль слишком долго знал этого конкретного демона, чтобы проглядеть признаки надвигающегося шторма в маленьком крохотном белом облачке у самого горизонта. Чуть более резкий тон, вздернутая не вовремя бровь, лишняя гримаса, нервно стиснутые пальцы — ангел видел все это и не волноваться не мог. Что-то происходило, а он был не в курсе, а значит, не мог защитить. Ни себя, ни Кроули. А демон отказывался признаваться, словно последний… ну, демон, да.)
Вот вчера вечером, например, когда изнывающий от неизвестности Азирафаэль позвонил и предложил встретиться и поболтать за бокальчиком славного винца, раздобытого как раз по случаю, Кроули отказался под предлогом плохого самочувствия. Ничего получше придумать не мог! Плохое самочувствие, видите ли. Это у демона-то! Словно Азирафаэль не знает, что плохо себя чувствовать демон может только лишь по собственной воле — ну или если очень уж сильно разозлит кого-то из непосредственного руководства, но тогда да, тогда это может быть очень серьезно.
Разумеется, после такого ответа Азирафаэль встревожился пуще прежнего и предложил немедленно зайти и помочь, если нужно. Просто помочь!
И нарвался на отказ, причем в довольно грубой форме. Кроули на него чуть ли не рявкнул, да что там, безо всякого чуть ли, именно что рявкнул!
Нет, потом он, конечно же, извинялся... ну или что-то типа того, в своей обычной манере. Виноватым тоном бурчал в трубку что-то в том смысле, что ангелы задолбали, и еще что-то про китов, у которых огромные мозги, но совсем нет рук, и что пить он не может… ну, в смысле, больше уже не может… не сегодня, ему и так уже... того. И даже согласился на ужин в Ритце завтра вечером — то есть уже сегодня, — но чтобы не очень поздно, у него вечером какие-то там дела. Азирафаэль сделал вид, что успокоился и поверил, — он очень рассчитывал на Ритц.
И вновь пожалел об упущенной возможности, причем упущенной так глупо. В который уже раз пожалел…
Надо было соглашаться, когда Кроули предложил жить вместе.
Нет, конечно, не в том смысле, чтобы жить в смысле… ну, жить, такого демон, конечно же, не подразумевал и подразумевать не мог, ему бы и в голову ничего подобного не пришло, и слава Всевышнему, что он ничего не подозревает. Просто чисто по-дружески, как добрые соседи. И предлог-то был такой великолепный, что лучше и не придумаешь: у Азирафаэля как раз сгорел магазин вместе с расположенной над ним квартиркой, так что жить ему, по сути, действительно было негде. А потом, к тому времени, когда магазинчик вернулся из небытия в целости и сохранности (как вернулось всё и все, погибшие в ту субботу), Азирафаэль мог бы уже больше суток как жить на квартире у Кроули. Это стало бы фактом и, возможно, традицией. И, может быть, Кроули не стал бы настаивать на немедленном обратном переселении.
А живя рядом с Кроули, было бы куда проще контролировать ситуацию. И помочь, если вдруг что...
Может быть, все-таки плюнуть на приличия и заявиться к нему незванным? Переместиться прямо в гостиную, без дурацких звонков и стучания в дверь, помочь, если ему действительно плохо… А если это были лишь отговорки — зажать под фикусом и вытрясти правду.
И получить в ответ как вчера: «Отвали, ангел!»
Азирафаэль поежился. Вздохнул. Вроде бы не ругательства и даже не такие уж и обидные в целом слова. Только вот тон, которым они были сказаны…
Ладно. В конце концов, двенадцать часов — это всего лишь жалкие двенадцать часов, Азирафаэль ждал и дольше. Кроули согласился прийти на ужин, это уже не мало. Ужин в Ритце, сегодня в пять.
Что ж, вот там Азирафаэль прижмет его если не к стенке, то к столику и заставит объяснить, что происходит.
глава 3.
Чертова линька! ( рейтинг NC-17)
Чертова линька!
Кроули застонал, яростно дергая себя за член и впиваясь зубами в угол подушки, чтобы не орать совсем уж в голос. Содрогнулся в последней судороге сухого оргазма (опять сухого!) и часто-часто задышал, балансируя на грани обморока. Едкие злые слезы щекотали виски и переносицу. Кроули терся лицом о подушку и давил в нее стоны — не только из-за слез, но и потому, что не тереться уже не мог. Чем угодно. Обо что угодно.
Линька, чтоб ее.
Днем было почти терпимо, Кроули даже рисковал выходить по делам. Ну или просто так выходить, чтобы не чувствовать себя в клетке. Разве что раздражительность и вспыльчивость сильно возросли, но тут уж не его проблемы, кто не спрятался — Кроули не виноват. Хорошо, что линьки бывают так редко, с прошлой он уже даже успел подзабыть, как это мерзко. Плохо, что эта линька, похоже, решила побить рекорд и оказаться на порядок паршивее всех прошлых.
Сильнее всего накрывало под утро…
Ничего. Это ненадолго. Неделя или две — а потом отпустит и все потихоньку придет в норму. И снова можно будет облегчать себе жизнь колдовством — во время линьки эти умения сходят на нет, как и прочие чувства и способности, возвращаясь к базовым человеческим, ничтожным до слез. Но самое паршивое в линьке даже не это, а мучительный зуд и нестерпимое желание потереться — сразу всем телом и обо что угодно, что-нибудь, неважно. А лучше — чтобы это «что-нибудь» было живым и горячим…
Когда Кроули, постанывая от наслаждения, ерзал лопатками и ягодицами по простыне — ему хотелось выть от невозможности одновременно тереться о постель еще и грудью, и животом, и возбужденным членом. И коленями. И боковыми поверхностями бедер. И внутренними их поверхностями тоже. Пятками. Подмышками. Всем. Поэтому он елозил и крутился, словно был червяком на сковородке (ПРИМЕЧАНИЕ *ну или словно оставался самим собой, а вот суперсовременный матрас под ним был набит освященной землей прямо из-под церкви, что по ощущениям было куда ближе и мучительнее какой-то там глупой сковородки). Он метался по кровати, залитой слезами, соплями, потом и смазкой (но не спермой, дьявол ее забери, до сих пор так и ни капли!), изнемогающий от невозможности и противоречивых желаний, с зажатым в кулаке каменным стояком и звенящими от напряжения яйцами, то закручиваясь в одеяло, словно в тугой кокон, то снова из него выворачиваясь. Неизменным оставался только край жесткого тканевого покрывала, скрученный в жгут и намертво зажатый между плотно стиснутыми бедрами. И еще то, что кончить по-настоящему Кроули не удавалось никак.
Мышцы живота крутило уже непрерывно, по позвоночнику волнами скатывались огненные мурашки, стекали между ягодиц и по бокам, настойчивыми ручейками устремляясь прямо в окаменевшие яйца, пальцы на члене непроизвольно ускоряли движение в безуспешных попытках приблизить вожделенный выплеск, но по тупой тянущей боли в мошонке Кроули понимал уже, что и этот оргазм тоже, скорее всего, будет сухим.
И мысль о ванне со святой водой с каждым таким обломным недооргазмом казалась все менее пугающей. И еще одна мысль, возникающая всегда, стоило ему подумать о чем-то святом, да и вообще стоило ему о чем-то подумать...
Кроули знал как минимум два действенных способа сильно облегчить себе жизнь во время линьки — но оба полагал неприемлемыми, хотя и в разной степени и по разным причинам. Впрочем, причины только казались разными на поверхностный взгляд: и в том и в другом случае от Кроули требовалось пойти на уступки и потерять часть себя.
Кроули был демоном и знал об уступках все. А потому искренне их ненавидел — во всяком случае, в применении к себе самому. Уступка не похожа на кошку, что гуляет сама по себе и ходит, где хочет, в гордом одиночестве. Уступки — животные стайные. Сделаешь одну — и тут же придется делать вторую, третью, десятую, отказываясь от себя по кусочку, вроде бы и по маленькому, но снова и снова. Сотня-другая крохотных вроде уступочек — и что тогда останется от Кроули?
В змеиной форме линька переносилась намного легче, и соблазн был велик. Но столь же велик был и риск после такой линьки окончательно потерять ту часть Кроули, что отвечала за сохранение человеческого тела. Линька ведь в том числе еще и закрепляет форму и содержание, переживешь ее в виде змея — и можешь уже просто не захотеть принимать человеческий образ даже на время. И перестанешь понимать, почему это было так важно для тебя раньше.
Большинство демонов не видят в этом ничего ужасного. Все они давно прошли через подобные линьки, причем неоднократно, окончательно растеряв те крохи человеческого, что, возможно, присутствовали в них изначально по неисповедимому замыслу Всевышнего.
Но Кроули был нетипичным демоном. Он слишком долго жил среди людей. Достаточно долго для того, чтобы человеческая часть его личности стала иметь значение — хотя бы в его собственных глазах. Он не хотел ее терять.
Нет, не так — он не собирался ее терять.
Не собирался становиться похожим на всех прочих демонов из-за глупой минутной слабости. Ладно, пусть не минутной. Но все равно — глупой. И все равно — слабости.
И дохнуть он тоже не собирался.
И он даже был благодарен несчастному развоплощенному Лигуру за то, что всю святую воду пришлось потратить на него и в тайном сейфе больше не стояло страшного термоса. Так было как-то… спокойнее.
Так что первая возможность была точно не вариантом. Вторая же… Вторая существенно ущемляла разве что гордость и под утро становилась все более привлекательной.
Никто ведь никогда не узнает… Ну же…
Нет.
Кроули рывком перевернулся на спину и уперся подошвами согнутых ног в матрас. Стиснутые колени ныли от напряжения, воспаленная кожа промежности ощущала каждую ворсинку и складочку прижатого к ней покрывального жгута и молила, жаждала, требовала усилить это давление, дернуть за торчащий вперед угол и протащить скрученный жгут между по-прежнему крепко сжатых бедер, чтобы наконец…
Кроули рвано вздохнул, закусил губу и заерзал спиной по кровати, но покрывала не тронул.
Хуже всего был внутренний зуд там, где никак не почесаться и не потереть. Внутри. Пусть и не очень глубоко, но совершенно недосягаемо.
Вот и сейчас щекотная капля медленно пробиралась по уретре от основания члена к кончику — и делала это так издевательски неспешно, словно ее учителями были лучшие мастера девятого круга. Кроули застонал, извиваясь всем телом, словно нанизанный на эту каплю, ставшую центром его мироздания. Теряя остатки самоконтроля и изнемогая от невозможности ускорить процесс, он задергал бедрами, завертел головой по подушке и сжал член в кулаке, пытаясь поскорее выдавить неторопливую каплю. Если бы мог, он бы его наизнанку вывернул, и сам бы вывернулся, только бы… На каплю, впрочем, это не произвело ни малейшего впечатления – она прожигала себе путь наружу с прежней сводящей с ума неторопливостью.
Кроули взмок и тяжело дышал. Каждое движение пальцев отдавалось в яйцах тягучей болью на грани удовольствия, и боли с каждым рывком туда-обратно становилось все больше, но не дрочить он уже просто не мог, как и не мог лежать неподвижно.
Когда капля наконец выдавилась — Кроули снова облился потом и почувствовал себя курицей, после долгих мучений таки снесшей яйцо. Но ни малейшего облегчения не испытал. Бедра ныли, все тело ломило, член горел, болезненно отзываясь на любое прикосновение, яйца грозили лопнуть, перед глазами все плыло и мутилось.
Смазка. Всего лишь чертова предъэякуляторная смазка. Опять.
Кроули судорожно то ли вздохнул, то ли всхлипнул.
И сдался.
В конце концов, это всего лишь крохотная уступочка. Совсем-совсем крохотная, а легче станет сразу и намного...
С трудом расцепил сведенные судорогой пальцы. Отвел руку в сторону. Зажмурился плотно-плотно, морщась и кривя губы.
И представил, как его перевозбужденного члена касается чужая рука — легко, невесомо, словно перышком гладит. Такие прохладные пальцы, несущие облегчение, такие гладкие, такие приятные, такие… белые.
Член отозвался мгновенно. Да что там — отозвалось все тело, сотрясаясь крупной сладкой дрожью. А чужие пальцы меж тем ласкали головку, мягко, прохладно и нежно, снимая боль, жжение и мучительный зуд. Напряжение не ослабло, но перестало быть таким нестерпимо безнадежным, сделавшись предвкушающим и почти приятным.
По вискам бежали горячие капли, дыхание прерывалось. Кроули зажмурился еще плотнее, до красных кругов под веками, представляя, как чужие (белые!) ладони, теперь уже обе, мягко и повелительно скользят вниз по члену, к его основанию — а навстречу им изнутри уже поднималась распирающая волна, острая, щекотная, жгучая, неудержимая...
Пик приближался стремительно, Кроули взмыл на этой волне, захлебнувшись собственным криком.
— А-а-а-с-с-с…
Ему все-таки удалось взвыть бессвязно, хотя предательские губы так и пытались вытолкнуть имя.
Вместо этого Кроули сдался еще раз (ПРИМЕЧАНИЕ *что мы там ранее говорили об уступках, помните?) — нашарил противоположные концы покрывального жгута и рванул их обеими руками, на себя и вперед, вверх, продирая между стиснутых бедер и представляя, как по его промежности, преодолевая сопротивление, с усилием проходит плечо крыла, покрытого пушистыми белыми перьями, такое мягкое и такое восхитительно твердое. Неудержимое. Проходит уже не невесомой лаской, а с нажимом, сильно и грубо, именно так, как надо, доводя наслаждение почти до боли и мешая боль с наслаждением. А несколько перьев, словно пальцы, понятливо находят самое нужное место, самое чувствительное, больше всего требующее к себе внимания, и давят прямо туда, ох, да… вят…
Кроули вскинул бедра, сильнее вжимаясь чувствительным местом в изгиб ангельского крыла, выгнулся, ерзнул — и наконец-то выплеснулся по-настоящему, горячо и обильно, обрызгав бедра, руки, живот. Кажется, даже и на подушку попало.
Судороги острейшего наслаждения еще какое-то время выкручивали безвольное тело, превратившееся в растекшийся по кровати кисель. Кроули не сопротивлялся им, только дышал и вздрагивал. Дрожь потихоньку стихала, жжение под кожей снизилось до умеренного и вполне терпимого. Появилась надежда, что на сегодня все закончилось и по-новой его накроет только после полуночи. От облегчения сразу же захотелось спать.
Теперь, когда сухостойная пытка осталась в прошлом, выглядела она не такой уж и невыносимой. К ней вполне можно было отнестись с определенной долей иронии. И Кроули обязательно именно так и отнесется — как только слегка отлежится, придет в себя и поспит.
Уже засыпая, Кроули скривил в улыбке ноющие искусанные губы. Что ж, он мог собой гордиться: как они ни пытались, но выстонать ненужное имя Кроули им так и не позволил — и это давало возможность сохранить остатки самоуважения, изрядно потрепанные чертовой линькой.
иллюстрация к главе от Анны Матвеевой
"Ангел мой..."
@темы: текст, юмор, психология, слеш, херт/комфорт, Благие знамения, Азирафаэль, оменсы, ангст, флафф, UST, Good Omens, Кроули, романс